Ладно, еще будет время поломать над этим голову. Сегодня ей и так досталось. Кстати, надо будет Кирюху привлечь, он помешан на детективных историях. Ни одного ментовского сериала не пропустит. Какое-то рациональное зерно должно быть извлечено из его пристрастий когда-нибудь или нет?!
Одно так точно уже имеется, подумал Степан, разглядывая исподтишка Верещагину. Если бы не воспылал Кирюха таким неподдельным интересом к Татьяне, кто знает, поехал бы он ее искать...
Глава 5
Всю ночь пожелтевшую листву за окном полоскал дождик. Крупные капли частой дробью молотили по подоконнику, не давая ей уснуть. А может, и не дождь тому был виной, а страшные видения, наступающие из темноты на сознание.
Вот она идет по ночному городу. Почему-то одна идет, без спутника. И на нее нападают из-за угла. Нет... Не из-за угла. Злоумышленник вывернулся прямо из-за ствола дерева и...
Потом ее душат в собственной постели. Почему она там вдруг оказалась, переехав от Степана, непонятно. Но чьи-то ледяные руки смыкаются на ее шее и давят, давят...
А дальше было еще хуже.
Она на службе собирается пить свой традиционный утренний чай. Ей его всякий раз приносит секретарша Оленька. И после первого глотка начинает темнеть в глазах и дико не хватать воздуха. И Татьяна замертво падает прямо под ноги остолбеневшей от ужаса секретарши...
Нет, спать не было никакой возможности. Татьяна проворочалась часов до трех, потом встала, накинула халат и пошла блуждать по чужой квартире.
Хорошо у него было, просторно. Квартира была переделана из двух соседствующих и включала в себя огромную кухню, две спальни – одну хозяйскую, другую для гостей, гостиную, кабинет и еще какую-то тесную комнатку, назначение которой осталось для нее загадкой. Мебелью Степан обзавелся дорогой и стильной, в этом Татьяна знала толк. Все серебрилось хромом, поскрипывало натуральной кожей, отражалось в тонированных стеклах. На полу никаких ковров, исключая хозяйскую спальню. Там перед широченной кроватью небрежно распласталась чья-то шикарная полосатая шкура.
Его спальню ей удалось рассмотреть, пока хозяин отсутствовал. В его присутствии она туда ни ногой. Боже упаси! Еще подумает чего-нибудь. И так, по ее мнению, задал неприличный вопрос, устраивая ее на ночь.
– Спать предпочитаешь одна или... – спросил он и ухмыльнулся при этом совершенно недвусмысленно.
– Одна, конечно! – поспешила она с ответом и тут же получила в пользование комнату через стену.
Это была как раз та самая крохотная комнатка с узким стрельчатым окошком. Там стоял всего один диван с горой подушек и еще рогатая переносная вешалка, на которой ей пришлось развешивать свои вещи. Почему Степан не отвел ей комнату для гостей, в которой было все, включая телевизор со стереосистемой и кондиционер, она догадывалась, не маленькая. Это называлось: навязалась на его бедную голову – радуйся тому, что дают.
А она и радовалась. Он был за стеной, и она могла слышать, к примеру, как он устраивается на ночлег. Потом ворочается почти полчаса без сна и по телефону с кем-то говорит долго и сердито. Да что там!.. Не с кем-то, а с какой-то Людмилой. С ней он ругался минут пятнадцать. Ругался и еще уговаривал ее, уговаривал не быть дурой. Не будешь тут дурой, рядом с таким-то...
Татьяна остановилась у окна в гостиной и тихонечко потянула штору в сторону.
Свет уличных фонарей размытыми желтыми пятнами плавал за мокрым стеклом. Дороги и вовсе не было видно. Дождь не прекращался уже часа три. Завтра раскиснет все, набухнет, будет сыро, холодно и противно. И из дома не выйти. А ведь назавтра воскресенье. Теперь уже сегодня, времени-то почти три.
В прежние времена она в такие вот мокрые дни с утра пропадала на кухне. Ближе к обеду управлялась с пирогами, борщами и котлетами и, накормив свое семейство, укрывалась в спальне с книгой. Ирка убегала к подругам. А Санечка... А чем, правда, в такие минуты занимался ее муж? Он ведь... кажется, тоже куда-то уходил. Да, точно, уходил. Возвращался всегда веселый, с мокрыми прядями и промокшим насквозь зонтом и ботинками. И лез к ней потом, пытаясь стряхнуть дождевые капли прямо ей в лицо. Смеялся, приставал и все шептал и шептал о том, как любит. Куда же все подевалось, куда?! И смех его счастливый, и обожание, сквозившее в каждом взгляде, и кудри его влажные, которыми он щекотал ей шею, и целовал, целовал, целовал...
Ничего не осталось. Ничего! Ничего не осталось, кроме дождя.
Свет фонаря за окном ни с чего размазался по всему окну и поплыл вдруг вниз по стеклу тонким сверкающим ручейком.
Ну, вот и нашла себе занятие на ночь. Чего не поплакать и не пожалеть себя в такую-то сырость. Когда она один на один с ночью, дождем и собственной тоской, которую, кажется, не выплакать никогда.
И Ирка ушла, зло выкрикнув перед тем, как хлопнуть дверью, что с папой ей будет легче, раскрепощеннее. Так ведь и выкрикнула в лицо, почти выплюнула:
– Ты не можешь раскрепощаться!!! Не можешь!!!
Кто же может? Виктория? Эта... Эта вульгарная девка может раскрепощаться?! Интересно, как она это делает? Декламирует матерные стихотворения? Курит травку? Бегает голышом по комнатам? Или, быть может... Тьфу, гадость какая! Придет же такое в голову...
Татьяна, разозлившись, вытерла слезы. Задернула штору. Обернулась и едва не заорала от потрясения. Она вовремя прикрыла распахнувшийся рот ладонью. Прикрыла и прижала его для верности. Надо было молчать! Нельзя было выдавать своего присутствия. Она в своей длинной ночной рубашке сливалась в тон с портьерами, и он мог ее не заметить. Не должен был заметить, потому что он почти спал.
Сейчас он пройдет, и тогда она незаметно проскользнет в отведенную ей комнатку. Быстро заберется на диван, укроется с головой одеялом и уснет, и ни за что не даст ему понять утром, что видела его.
Он неуверенно ступал, выбросив вперед правую руку, и в ее сторону не смотрел. Татьяна молила бога, чтобы так все шло и дальше. Пускай он окажется лунатиком, пускай ходит и поет во сне, лишь бы не заметил ее. Но неожиданно он оступился, замахав руками в воздухе. Ухватился за дверную притолоку, тут же следом за голову. Осторожно мотнул ею, застонал, видимо, полученный удар все же его беспокоил. И тут...
– О! Ты чего как привидение торчишь у окна?! – хриплым со сна голосом спросил Степан и снова слегка мотнул головой. – Черт! Звон такой в ушах, просто сил нет. Не спится чего, говорю?
– Я... В окно смотрела. – Ей было так стыдно, что провались она сейчас сквозь все этажные перекрытия с его глаз подальше, восприняла бы это благословением господним.
– Который час? – снова спросил Степан.
– Три, – прошептала она и тут же отвернулась.
Господи, он не соврал ей. Он и в самом деле любил блуждать по квартире голым. И ничье соседство его, оказывается, не смущало. Ничье, даже ее!
– Три чего? – продолжил бестолковиться сонный Степан. – Дня или ночи?
– Да ночи, ночи!
Чтобы укрыться в той комнатке, где ей предоставили ночлег, нужно было пройти мимо него, но она не могла. Не могла, потому что он абсолютно голый. И еще потому что спросонья, кажется, почти ничего не соображал. И одни они были к тому же! Совершенно одни под этой крышей. Неужели ему так трудно было это понять?! Неужели не догадывался, что она так стесняется, что у нее даже слезы выступили. И в голове сделалось горячо, и во рту сухо. А щеки наверняка горят в темноте, как глаза у собаки Баскервилей.
Он ничего не понимал. Ничего! Мало того, не дал ей пройти, вовремя убравшись туда, куда следовал. Так теперь еще и пошел прямо на нее. Сам идет и приговаривает:
– Что это ты, Верещагина, совсем спать перестала? То утром звонишь чуть свет. То ночами блудишь. Мы так не договаривались. Ну, в чем дело? Идем, я тебя провожу до кроватки, а...
Он схватил ее за онемевшую руку и потащил за собой, бесстыдно светясь в темноте голыми ягодицами.